Мы вместе росли - я и странный мальчишка, очкастый, худой и отчаянно свой. Мы вместе росли - с каждой новою книжкой, страницею, буквой и с каждой главой. Сидели вдвоём в тесном тёмном чулане, сгоняя с одежды седых пауков, и думали - "лучше" уже не настанет, ничто не спасёт от прозрачных оков безрадостной, взрослой, уродливой жизни, и выход был прост - никогда не взрослеть.
Потом были совы, несущие письма, - как яростно мы их мечтали прочесть! Смотрели вдвоём, задыхаясь от крика, как письма сгорают в каминном огне, казалось особенно злобной ухмылка, танцующая на широком лице, казались особенно мерзкими Дурсли и был до обидного тесен чулан.
Мы вместе росли - с той отчаянной грустью, что часто приходит к горящим сердцам.
Читали вдвоём, с торопливым испугом, нежданные строки зелёных чернил, сидели, не в силах поверить друг другу, шептали: "Волшебный... магический мир?"
Терялись в восторженном лондонском шуме, скупали учебники, перья, котлы, искали волшебные палочки - с гулом, с фонтанами искр вылетали они из дрогнувших рук, и твердил седой мастер с неясным восторгом: "Не та... Не она..."
Делили с соседом волшебные сласти, прижавшись щекой к монолиту окна. Сидели на стуле под взглядами зала, скрипел голос Шляпы, безжалостно скор: "Несёт тебе Слизерин силу и славу. Не хочешь? Тогда факультет... Гриффиндор!"
Бежали от твари с тремя головами, безмолвным презреньем дышал Слизерин, а мы просто жили, на мётлах летали, и золотом снитча сверкал целый мир. Сжимали в руках Философские камни, за нами по трубам спешил василиск.
Взрослели, отчаянно воздух хватая, не зная веселья сильнее, чем риск.
Дышали огнём и бросались под воду, бесстрашные, шли на безликую тьму, взрослели, сгорая в своей не-свободе, способные радоваться одному - умению жить, до конца, без остатка, не зная судьбы, не боясь умереть.
Мы вместе росли - это было несладко, и были минуты, когда тьма и смерть скользили за нашими спинами мраком и ждали, пока мы ослабим броню.
Мы вместе взрослели, учились не плакать и не поддаваться слепому огню, который рождался в измученных душах, когда вспоминались все те, кто сгорал на наших глазах, и шептали: "Послушай, отсрочь на сегодня привычный кошмар", не зная, к кому обращаться с мольбою, и из-за незнанья шепча пустоте.
Мы вместе росли, хоронили с собою всех тех, кто остался в густой темноте. Мы шли на войну и царапали горький военный закон среди выжженных плит разломанных душ, обессиленно-стойких: "Убей - или сам будешь кем-то убит".
Мы вместе учились дышать без опаски, и горечь утраты вонзалась нам в грудь. Твердили, как мантру, как глупую сказку: "Всё это неправда. Их можно вернуть".
Мы вместе латали сердечные раны, за каждую смерть расплатившись собой, и прятали стыдные, длинные шрамы, подаренные на прощанье судьбой.
Потом я ушла. Он остался в страницах, и в каждой строке я встречала его - родного и близкого мне иномирца, который меня научил ничего бояться не сметь, не жалеть о прошедшем, ценить тех, кто жив, помнить тех, кого нет.
Ох, милый мой мальчик, родной, сумасшедший, я очень скучаю. Пройдёт много лет, быть может, счастливых, а может, и горьких, вместивших в себя и рожденье, и смерть...
Однажды - ты слышишь? - придёт мой ребёнок, и он будет вместе с тобою взрослеть.
